Белая комната

Стивен Бёрнс.

White Room by Stephen L. Burns

Грохот тюремных дверей за спиной ни с чем не спутаешь. Резкий лязг — как вскрик безнадеги. Такая в нём бесповоротность, что кости стынут, как прутья решётки, а сердце обращается в глыбу бетона.

Билли хоть и старался держаться, но всё же вздрогнул. Он уже побывал в приёмнике-распределителе для несовершеннолетних и окружном карцере. Но здесь, в тюрьме штата, всё иначе. Куда серьёзнее.

"Ну чего ты, Билли-хулиган, ты ж теперь в высшей лиге". — Били натужно улыбнулся, но лицо стянуло, словно на нем была дешевая маска. Казалось, воздух сгустился, опутал лишними цепями, не давая сделать и шагу.

— Булками шевели, красавчик.

Охраннику было под пятьдесят. Заплывший жиром очкарик с крысиными глазками. Мятая пропотевшая рубашка серого цвета вот-вот лопнет на брюхе.

— Номер ждёт, — подтолкнул он Билли пухлой рукой. — Топай быстрее, а не то шампанское нагреется. Или ты больше по фруктовым корзинам?

Хохотнув, он шлёпнул юношу по заду.

— Да иди ты, — прошептал Билли, жалея, что нельзя ответить по-мужски. Какой же холод стоял в этом месте. Не как зимой, а холод от мысли, что ты здесь никто.

Таракашка в огромном мусорном баке.

Билли сгорбился и быстрее зашагал по бетонному коридору, в такт звеня цепями.

"Ну почему всё вот так? — мысленно сокрушался он. — Иду в цепях, будто псина какая-то".

А ведь могло быть иначе, пришли агентство нормального адвоката, а не старую пьянь, дымящую, как паровоз. Она то поминутно подкуривала одну сигаретину от другой, то, кашляя, без конца копошилась в документах. Старая дура даже не могла запомнить, что он Билли, а не Бобби. Да, хоть нападение с отягчающими и грабёж не припаяли, но всё равно упекли на два года. Хвалить старуху было не за что.

Коридор заканчивался мощной стальной дверью — бульдозером не снесёшь.

— Стой, шкет! — охранник дёрнул Билли за белую тюремную робу. — Это Дженовезе, веду новенького. Уильям Ф. Томас, личный номер 3154-822985, — громко зачитал он с планшета и, перевернув листок, ехидно процокал языком:

— Экий герой! Вломился в винный магазин и побил двух женщин!

Охранник взглянул на Билли, как на заляпанный унитаз.

Понурый Билли с трудом удержал язык за зубами. Жирдяй-конвоир хоть и не соврал, но всё было иначе.

— Вас понял, — сухо протрещал динамик внутренней связи. Тяжеленная дверь с шумом отползла в сторону, явив короткий тупик с глухой стеной по одну руку и вереницей белых, без ручек и окошек, дверей по другую. Белые стены, пол, потолок – всё так слепило в свете ламп, что Билли невольно поморщился.

Впереди – никого. Ни охраны, ни заключённых. А вокруг же – тишина. Как в гробу.

Охранник толкнул его в спину.

— Шевели задом, белобрысый. У меня уже пять минут как перерыв. Если не доберусь до кофе и сигарет в ближайшее время, кое-кому о-о-очень влетит.

* * * *

Билли стоял у двери камеры, потирая ссадину от наручников. Неуверенно осмотрелся: радоваться ему или дело дрянь? Камеру-то он представлял совсем иначе.

Здесь же – бетонная каморка, три на три метра от силы, такая же белоснежная, как и коридор. Пол белый, потолок белый. Окна – куда там, даже на двери нет. Словом, белый короб.

Слева была койка: узкая, прикрученная к стене железная полка с тонким матрасом, хлопчатым одеялом и подушкой из поролона. Всё белое.

Справа у двери — столик на двух ножках и белый пластмассовый стул. Дальше вдоль стены — утопленный в полу пятачок: там находились унитаз, умывальник размером с миску и маленькое стальное зеркало. В центре, под закреплённым на стене душем, сверкала решёточка слива. А с крючка на перегородке, отделявшей эту полудикую уборную, свисало белоснежное полотенце и мочалка.

Левее в стене, чуть ниже уровня глаз, виднелась какая-то дверца. Билли к ней толком не пригляделся, потому как было в камере кое-что поинтереснее: единственный угольно-чёрный предмет, вделанный в левую стену. Любой ровесник Билли с ходу узнал бы в этой штуке экран телевизора. Юноша подошёл ближе.

— Зашибись, — гулко отразилось от белых стен. — Теперь два года пялиться в Колесо фортуны. Всю жизнь мечтал.

Пульта не было. Вместо него – чёрная панелька, как у микроволновки. Билли нажал на кнопку, и телевизор ожил. На экране появилась птичка в гнезде. За десять секунд её не застрелили, не съели, не взорвали и не растоптали – очередная скукотень про животных.

— Вот же дрянь крутят, — усмехнувшись, он потянулся переключить канал. — Может, что из кабельного есть?

Но других каналов не было. Смотри этот, либо выключай. Так что Билли удобно растянулся на койке и подложил руки под затылок.

"Сейчас бы пивка", — подумал он и усмехнулся. Если все наказание – таращиться в заумные передачи, он легко отделался.

* * * *

— Подъем! — проскрежетало из динамика, и камеру залил ослепительный свет.

Билли сел на кровати: русые волосы во все стороны, голубые глаза еле разлипаются. Нехотя встал и прошлёпал к телевизору. На ожившем экране замелькала до боли знакомая заставка "Улицы Сезам".

Сдерживая зевок, Билли отлил, вымыл руки и поплёлся к той самой неприметной дверце в конце камеры. В первый день он даже не придал ей значение, но сейчас не променял бы ни на что.

Прозвучал щелчок, и Билли, мурлыкая под нос песенку-алфавит, открыл дверцу. В отсеке размером с хлебницу лежала белая электробритва. Он подошёл к зеркалу, и вскоре от редкой щетины на щеках не осталось и следа. Вернув бритву, он закрыл дверцу, чтобы через минуту-другую открыть её снова: теперь там стоял поднос с завтраком.

Билли сел на койку, поставил поднос на колени и, не отрываясь от экрана, принялся за еду.

За двадцать семь дней разнообразия ни на грамм: на завтрак дымящийся кофе, стакан сока, яичница на бумажной тарелке и два тоста с маслом. Поди не привыкни сметать это всё на автопилоте.

Очередной блёклый завтрак, очередной день без людей. Разве что на экране. Поначалу Билли радовался, что камеру ни с кем не делит — а вдруг его заперли бы с накачанным маньяком, который мечтал о подружке? Байки о тюрьме ходят всякие.

Но когда Билли надолго отрывался от ящика – случалось это редко – в голову лезли сомнения. Так ли уж всё гладко? Ест один, моется один. Еда, одежда и постельное бельё – из дыры в стене. Ежедневно в четыре по экрану скачет унылый жирдяй, подбивая размяться. Билли сперва посмеивался, но на третий день понял, что это одна и та же запись. Вот что-что, а "кряхтеть с Гюнтером", как Билли обозвал передачу, станет только умалишенный.

Но теперь он и сам в четыре раздевался до трусов и вставал перед экраном.

От гнетущего белоснежного одиночества не сбежать. Даже охранников, и тех не видел за месяц. Все приказы – скрежетом из динамика, к нему же обращаешься с просьбами. День на четвёртый Билли потребовал встречи с адвокатом. Скрежет заявил, что адвоката отстранили. Спросил, пустят ли на свидание, но из динамика холодное:

— Вас никто не ждёт. Даже мать.

Билли доел. Подумал о дне грядущем – в голове картинка: пустой белый тоннель в бесконечность. Днем обед, в четыре кряхтим с Гюнтером, в пять помыться и надеть чистую робу. В шесть ужин, в одиннадцать отбой. В семь подъём, и по-новой.

В телевизоре мелькнул Коржик. Билли засмеялся.

— Одевайтесь, — приказал металлический голос, кузнец тюремных дней.

Билли подчинился, не раздумывая.

* * * *

Билли насупился, когда телевизор вдруг затих. Показывали передачу про муравьёв. Интересные, как оказалось, букашки.

— Заключённый 3154-822985, — зашуршало на всю камеру. — Ответьте.

— Вейдер, ну зачем звук-то вырубать, а? — проконючил Билли. Он с неделю звал голос именем злодея из Звёздных войн за схожесть. Уже осточертело гадать, есть ли кто за микрофоном или нет, а так скрежет стал хоть немного человечнее.

— Вы провели в камере ровно тридцать дней. За хорошее поведение можете записаться в особую программу.

"За хорошее поведение?" — Билли нахмурился. — "Поведешь тут себя плохо..."

— Желаете записаться?

— А что за программа такая? — Он опять уставился на муравьёв в телевизоре. Не хотелось ничего упускать.

— Программа совместного досуга.

Билли опять сдвинул брови. Совместный досуг? Неужто дадут поговорить не только с собой? Дождался-таки. Но лучше всё равно не расслабляться.

Он настороженно сощурился:

— Досуга? А какого?

— Полезного.

Вот уж объяснил. И что делать заставят? Хотя сейчас любое занятие, как праздник.

— Даёте согласие?

— Вейдер, ну не начинай! Мне правда интересно! Что войдёт в программу, а?

— Вы и полезный досуг. Желаете подписаться?

Он еще попытался разговорить Вейдера, но, казалось, бетонную стену камеры пробить легче. В итоге Билли согласился. В этой белой конуре так скучно и одиноко, что даже танцы с насильниками сошли бы за лучшую вечеринку на свете.

* * * *

А дальше всё как прежде. День за днём. Встать. Побриться. Позавтракать, глядя в ящик. Одеться. Посмотреть ящик. Пообедать, глядя в ящик. Весь день смотреть ящик, в четыре размять конечности. В пять помыться и сменить одежду. В шесть поужинать, глядя в ящик. Смотреть ящик до отбоя.

Вейдер сказал, можно запросить книжки, почитать, но Билли даже в школе этим брезговал. Говорил, пусть лучше его застукают с членом в руке, чем с книгой, а после отчисления так вообще и страницы не перелистнул. От нахлынувшего одиночества и скуки иногда подмывало запросить какое-нибудь чтиво, но куда проще было уставиться в телевизор.

Временами казалось, от однообразия он вот-вот свихнётся и начнёт биться головой в стену, лишь бы ощутить что-то новое. Порой же и малейшее отклонение от рутины вызывало необъяснимый ужас.

Билли влачил пресные дни в пресной камере пресного коридора пресной тюрьмы, всё больше напоминая себе зомби с остекленевшим взглядом. Бывало, свернётся на койке после отбоя и плачет, вяло недоумевая, что с ним творится. Но чем глубже он погружался в отупляющую трясину апатии, тем вернее им завладевало безразличие ко всему.

И вдруг на сорок шестой день всё изменилось.

* * * *

Билли думал, ужин будет как ужин. На пятый день из семи подавали запечённого тунца с горошком, булочку с маслом, а на десерт шарлотку. За день до того – бифштекс с запечённой картошкой и подливой, кукурузу в сливочном соусе, ломтик белого хлеба, а на десерт персиковый пирог. Завтра дадут куриную запеканку со шпинатом, яблочное пюре, а на десерт лимонный кекс. Ничего другого. Как же, скорее солнце погаснет...

Солнце. Билли так давно его не видел, что променял бы всякий десерт – даже любимый яблочный пирог – на один самый тусклый лучик.

Ссутулившись, он пустым взглядом таращился в передачу про летучих мышей, как вдруг всё отрубилось.

Билли помрачнел. Мыши ведь только начали брачные игры! Он уже хотел крикнуть Вейдеру, но тут на экране показалось лицо. И лицо не из приятных.

Мышей сменила женщина с виду лет сорока: гусиные лапки вокруг глаз; лицо длинное, не примечательное, чуть напоминает лошадиное и безжизненные тускло-каштановые волосы.

Билли разглядывал её без всякого интереса. Сама как мышь, на троечку от силы. Серая тётка, в баре такие обычно «на крайняк». А склеить ее проще простого: чуток внимания – и она уже тает.

Если природа и даровала ей какую-то красоту, следа от нее не осталось: под отёкшим глазом чернел фингал, щёки в синяках и ссадинах, на переносице пластырь. Опухшей нижней губе только три черных стежка не дают разойтись по трещине. На брови – пять стежков, еле заметных.

Взгляд у женщины испуганный. Растерянный.

Казалось, она смотрит прямо на Билли.

— И-извините, это телефон доверия? — пролепетала она.

Билли продолжал безучастно пялиться в телевизор, гадая, что это за шоу.

Женщина нервно сглотнула.

— Алло, вы слышите? — На шее жуткие синяки, будто её душили. Придушите уже окончательно, там мыши спариваются!

Она провела языком по губам и вздрогнула, задев рану.

— М-мне сказали, по этому номеру можно выговориться, и меня увидят.

Билли глазел на экран, пытаясь уместить происходящее в бетонную каморку своей реальности. Женщина будто действительно смотрела на него. Обращалась к нему.

Шмыгнув носом, женщина повесила голову.

— Наверное, зря я позвонила, — обречённо прошептала она. — Придётся терпеть одной...

Именно это «одной» пробило завесу тумана в разуме Билли. Женщина обнесла слово бетоном и мёрзлой сталью, выстроила из него маленькую белую камеру без дверей и окон.

— Постойте, — хрипнул Билли, пытаясь проморгаться от долгого беспокойного сна и взглянуть на женщину по-настоящему. Он прочистил горло и выдавил уже громче:

— Стойте, не отключайтесь!

Не ясно, как это она говорит через ящик, но Билли ее уже не отпустит, вот уж нет.

— Я здесь, слышу вас и вижу.

— Ну слава богу, — облегчённо вздохнула женщина. — Думала, если с кем-нибудь не поговорю, сойду с ума.

"Да и я тоже", — мелькнуло в голове у Билли. Он выпрямился, не зная, то ли плакать, то ли смеяться – настолько здорово было слышать чужой голос.

— Я Билли. Можете поговорить со мной.

* * * *

Под бормотание телевизора Билли растянулся на койке. Рассказывали про замки. Средневековые, а не те, что в дверях. Обычно он до мелочей впитывал любой бред из ящика, но сейчас, приглушив звук, глазел на белый потолок.

Женщину звали Джин.

Сорок три года, не замужем, работала секретаршей в страховой компании.

Измордовали ее так два типа, когда она вышла из машины у супермаркета. Избили, украли шестьдесят долларов, все украшения, кредитки и наверняка изнасиловали бы и прикончили, если бы их не спугнул полицейский с собакой, свободный от дежурства.

Номер видеофона дали в агентстве для пострадавших. Сказали, можно позвонить и выговориться. Видеофоны... редкие и дорогие штуки. Билли как-то украл парочку и неплохо за них выручил.

Вот как Джин позвонила ему.

Не кому-то — именно ему. Билли сразу сообразил: лучше не говорить, кто он такой, где оказался и за что.

Как же она вообще звонит на телевизор? Может, это охранники шутят? Поиздеваться решили?

Хотя, помнится, Вейдер предлагал этот... как его там, полезный досуг? Про это и шла речь? Ну, не спросишь – не узнаешь.

— Вейдер, ты здесь?

— Слушаю.

— Ты... Тюрьма всё подстроила? — Ни к чему объяснять в подробностях. От Вейдера ничего не ускользнёт.

— Это важно?

Вот так вопрос. Любого в тупик поставит. Вдруг на всю камеру опять просипело:

— Если хотите, я отклоню её следующий звонок.

Билли натурально вскипел.

— И думать не смей, ясно тебе?! — Он вскочил с кровати, как ошпаренный, и вдруг, схватив воздуха, понял, что грозит кулаком потолку.

— Не надо, пожалуйста, — выдохнув, Билли опустил руку.

Да, непонятная избитая тётка – ещё и в матери ему годится – но от одной мысли, что больше с ней не поговоришь, тут же бросало в холодный пот.

— Извини, — виновато буркнул он. — Не блокируй, пусть звонит, прошу тебя.

— Вы уверены?

— Ну да. Ей выговориться охота, а мне, знаешь, нетрудно. Всё равно делать нечего, — Билли наигранно пожал плечами.

На это Вейдер скрипнул:

— Хорошо, — и в динамике тихо щёлкнуло. Микрофон отключился.

Билли плюхнулся на койку. Зря он всё-таки вспылил. Что он, трахнуть ее надеялся? Вот еще. Просто...

Он повернулся к стене и приобнял себя, поджав колени. Хоть бы эта Джин ещё позвонила.

* * * *

— Вот же уроды! — стоило вспомнить недавний разговор, как Билли тут же подскакивал с койки и, бурча под нос, принимался мерить шагами камеру. Сорваться не на кого, в стену запустить нечем, – хоть так отвлекаешься. Фоном бубнил телевизор, но Билли его даже не замечал.

Джин только что звонила. Разговаривали уже пятый день, по два раза, утром и вечером. И сегодня беседа получилась не из лёгких: Джин вышла на работу.

Они уже не один час обсуждали это. Джин боялась. Боялась выходить из дома, боялась идти по улице, боялась возвращаться.

Билли уверял, что всё будет хорошо. Что мир не перевернулся с ног на голову. Что она сама осталась прежней. Столько лет ведь ходила на работу, в магазин, и ничего. А что её избили, так это просто случайность, как удар молнии.

Но понемногу Джин открыла ему глаза. Там, на парковке, у неё украли не побрякушки и наличку, а веру в себя. Тебя так просто избить до полусмерти, отнять у тебя кольца, наверняка изнасиловать или даже убить, – как жить дальше? Полицейский-то может и не спасти. Её мир как раз перевернулся, стал враждебным местом, где ни в чём нельзя быть уверенной. Любой встречный на улице, в лифте – да где угодно – мог закончить то, что началось у супермаркета. Само отражение в зеркале теперь не давало забыть, какая она слабая.

И всё-таки Билли уговорил её снова пойти на работу. Сказал, что прежняя жизнь ещё вернётся, нужно только начать с малого.

Чтобы хоть немного привести её в чувство, Билли рассказал, как в четырнадцать лишился отца: тот ехал забирать сына от друзей и лоб в лоб столкнулся с пьяницей на трассе. Рассказал, как на несколько дней заперся в комнате — думал, отец погиб из-за него. Из-за того, что у него были друзья. Что он пошёл в гости. Рассказал, как мать силком вытащила его из комнаты, и как в душе что-то надломилось. Он так и жил бы дальше в темноте, не возьми он себя в руки и не собери разбитое по кусочкам.

Билли не стал рассказывать, что жизнь тогда покатилась под откос. Что он прогуливал уроки и доводил учителей, а там и до алкоголя с наркотиками было недалеко. Он то и дело распускал кулаки. Воровал в магазинах. Делал всё, чтобы хоть как-то заполнить пустоту внутри, притупить чувство никчёмности, пригасить ярость.

Джин звонила час назад. Такая заплаканная, что Билли ужаснулся. Неужели опять избили?

Если и так, то не физически. Он долго успокаивал её, чтобы разобрать хоть слово среди всхлипов, и, наконец, добился своего.

На работе её даже не пустили за свой стол в приёмной. Сказали, пусть посидит ещё дома и не спешит возвращаться. Дескать, торопиться некуда.

Рассказывая, с каким ужасом на неё смотрели коллеги, Джин зарыдала. И так не была первой красавицей, а теперь вообще вид жалкий – кто не захочет упрятать такую подальше от чужих глаз?

Но Джин плакала не только из-за этого. Всех в офисе как подменили. Коллеги озлобились, будто она сама кого-то ограбила и получила по заслугам. Как же, если Джин избили ни за что, их тоже могут. Её сторонились, как заразной, и мечтали только выпроводить поскорее. Да и ей самой под конец уже хотелось бежать оттуда без оглядки.

Билли шагал из угла в угол. Да уж, дела. А главное, сказать-то ей теперь что?

Он и так битый час объяснял, что вид у неё не жалкий, что напрасно винить себя за чужие выходки, но так и не сумел достучаться. Ладно она хоть успокоилась и перестала говорить так, будто вот-вот покончит с собой.

Джин нужна была помощь. Да и ему тоже – в одиночку-то нужные слова в жизни не подберёт. Но где же эту самую помощь искать?

Вдруг из размышлений его вырвала тихая реклама по телевизору.

Билли, застыв, впился глазами в экран. Светилось крупное "хотите знать больше?"

#8192;

— Вейдер, — позвал он, — ты меня слышишь?

— Говорите.

— Я же могу попросить книги, да? Есть у вас... как бы это... почитать, что сказать Джин? Как помочь таким людям? Вернуть их в строй, там.

В тюремной библиотеке книг – про всё на свете. Наверняка найдётся и такая.

— Есть. Хотите получить?

— Очень. — Билли уже так давно не читал, что сомневался, выдержит ли. Обычно от книг его клонило в сон. Интересно, а нельзя?..

К чёрту, попытка не пытка.

— Вейдер, и вот ещё... можно мне кофе? — Раньше он о таком не просил. Но это ведь просто кофе. Не ножовка, не напильник.

— Книги и кофе будут в ящике через пять минут.

* * * *

Книги помогли. Но не во всём.

Джин без конца спрашивала, кто он такой, психолог ли, и можно ли с ним встретиться. Почему одно имя назвал, и больше о себе не говорит.

Пока что он увиливал от расспросов, но с тяжестью на сердце понимал — рано или поздно Джин загонит его в угол. А стоит ей узнать, где он очутился и за что, — мигом избавится, как от мешка с мусором.

Каждый раз при мысли об этом становилось муторно на душе. Билли и думать боялся, что придётся снова жить в беспросветном одиночестве, как раньше, когда он не мог забыться хоть на время разговоров с Джин.

Но порой, после отбоя, всякое лезло в голову. Подползали и такие чувства, от которых тянуло свернуться калачиком и зарыдать лицом в подушку.

* * * *

За девять дней, что Джин общалась с Билли, её лицо почти зажило. Фингал заметно пожелтел, синяки почти сошли. Она даже снова начала краситься.

Но сейчас черные от туши слёзы струились по её щекам. Джин плакала.

Билли терпеть не мог такие минуты.

Поначалу он разозлился. Вот из-за чего опять рыдает? Она ведь на свободе, может пойти куда угодно и делать что захочет, а ему этого целых два года не видать.

Скоро стало ясно, в чём дело, но это лишь сильнее его подстегнуло. Не заслужила она такой гнили в жизни.

Из двух выданных тюрьмой книг — а продираться через них оказалось сущей пыткой — Билли узнал новые словечки. Например, "эго". В тот день её эго покалечили сильнее, чем всё остальное. Отделали в мясо гордость и самоуважение. Нечего и думать, что зашьёшь такую рану, залепишь пластырем, и она исцелится как по волшебству.

Билли ещё долго не мог успокоиться. Но вскоре его злость стрелкой компаса качнулась в сторону подонков, которые так поступили с Джин. Если в мире есть хоть капля справедливости, гнить им в самой тёмной и мерзкой тюрьме на свете.

От этой мысли напрочь сносило крышу. Ему бы сесть и спокойно подумать обо всём, да сейчас было не до того.

Джин опять впала в уныние. Принялась корить себя за слабость и никчёмность. Винила за то, что стала жертвой и не смогла с этим совладать.

— Джин, послушай, — он вперился в экран, жалея, что не может приобнять её или дать платок. Джин так понурила голову, что один подбородок был виден. — Ты слушаешь?

— Угу, — кивнула она.

— Ты ни в чём не виновата. Пусть ублюдки со стоянки мучаются. Ты не напрашивалась на ограбление, тебя не выбирали специально. Плюнули на то, что калечат твою жизнь. Увидели, что вокруг ни души, и тут же сорвались — добыча ведь легче некуда: сразу тебе и деньжата и, может, даже развлечение.

Джин посмотрела прямо на Билли. Во взгляде читалось, что она до боли хочет ему верить.

— Откуда ты знаешь?

— Я... знавал таких типов.

Она вытерла слезу, размазав по щеке тушь.

— С тобой бывало похожее?

— Нет. — Время менять тему. — Слушай...

Но Джин гнула свое:

— Так может, ты просто хочешь меня успокоить? Как все психологи. Откуда мне знать?

— Я не психолог. — Билли помотал головой.

— А кто же тогда? Коп? Священник? Соцработник? Кто?!

— Хватит. Я просто знаю, о чём говорю, — грустно вздохнул он. — Поверь мне, и всё.

Джин зло нахмурилась.

— Да как же тебе верить, если ты не отвечаешь на простой вопрос?

Билли тряс головой из стороны в сторону, как боксёр, которому зарядили в висок мощным хуком.

— Я не могу... не могу ответить.

— Но я всё тебе рассказала! Всё! Ты раздел меня догола! Мне в жизни не было так стыдно...

— Потому я и не могу сказать! Мне тоже стыдно! — взревел Билли, уцепившись за это «тоже», лишь бы сбежать из давящего стального ящика

Так оно и было. Он дал имя рвущему изнутри чувству, которое так старался подавить. Вытащил его на свет, где от него не спрятаться.

— Ты мне не доверяешь, — бросила Джин с укором, опять повесив голову. Злость сменилась на отчаяние. — Я просто бесхребетная тётка, которой не хватает ни ума, ни сил о себе заботиться. Меня тогда не держали за человека, и ты не держишь. Просто хочешь привести в чувство, закрыть дело и распрощаться со мной поскорее.

Билли держался из последних сил. Казалось, ещё немного, и его прорвёт.

— Да хватит! — рявкнул он. — Сто раз уже говорил, что я не вонючий психолог!

Он судорожно вздохнул.

— Правда хочешь узнать, кто я такой?

Билли не дал ей ответить, надсадно процедив:

— Меня зовут Уильям Ф. Томас, я заключённый номер 3154-822985 исправительной колонии "Ковельтон". Отбываю два года за нападение и грабёж. Я знаю всё о тех двух подонках, потому что сам такой же!

Джин потрясённо уставилась на него.

— Н-нет, — проблеяла она. — Не может быть...

Остановиться Билли уже не мог. Из него хлестало, как гной хлещет из лопнувшего фурункула.

— Ещё как может. Слыхала про Малыша Билли? Легендарный бандит с Дикого Запада. Я вот в честь него назвался Билли-хулиганом. В шестнадцать меня выгнали из школы за то, что съездил по роже училке — застукала, как я шарил по шкафчикам. Устроился в мастерскую — попёрли за воровство. Я угонял машины, обчищал дома и магазины, толкал кокаин и колёса. А мой дружок-барыга, который два раза сидел за вооружённый грабёж — профи, не то что я! — обзывал меня ссыклом. Мол, только и умею, что брать да бежать. — Он замолчал. — Как-то ночью я нанюхался и решил убить сразу двух зайцев: раздобыть денег на дозу и показать, что яйца у меня будь здоров, поэтому пошёл грабить винный магазин. Старуха за прилавком не хотела открывать кассу, и я её отделал. Когда уже забирал деньги, вошла женщина. Думала взять вина, устроить романтику с мужем, а в итоге уехала в больницу с вывихом челюсти, четырьмя выбитыми зубами и сотрясением.

Билли понизил голос.

— Я их не выбирал. Они просто встали на пути. Я как выжал сотню на шоссе, и тут две кошки метнулись под колёса – переехал, и глазом не моргнув.

Он вздохнул и перевёл взгляд на руки, вспоминая, что натворил ими в ту ночь. А будь у него пистолет? Пустил бы в ход без задней мысли.

По телу вдруг пробежал такой холодок, что он машинально приобнял себя.

— Билли?

— Что? — Сейчас она сорвётся, будет называть его чудовищем, а он не найдется с ответом. Весь гнев выгорел.

— Ты жалеешь о том, что сделал?

И тут он разрыдался. Так внезапно и так горько, что нечего было и пытаться себя в руки.

— Да, — пробилось через всхлипы. — Господи, как я жалею...

— Из-за того, что тебя поймали и бросили за решётку?

Он помотал головой, не в силах посмотреть на неё.

— Нет же, просто... просто те женщины, — слова застревали в горле, — на их месте могла быть ты. Я бы избил тебя, — он в отчаянии всплеснул руками. — Избил и не задумался!

— Понятно.

Потянулась неуютная тишина. Билли молча считал секунды до приговора — вот-вот Джин махнёт ему ручкой и отключится навсегда. Как её обвинишь, если он и себе-то противен?

— Билли, — вдруг начала она. — Взгляни на меня.

Он поднял глаза, в душе смирившись, что сейчас увидит злое, перекошенное от омерзения лицо. Но Джин только слабо улыбнулась, от чего у Билли перехватило дыхание, а в груди тусклым огоньком зажглось чувство, близкое к надежде.

— Будем еще созваниваться. Обязательно, — ласково произнесла она. — Но только...

— Только что? — Билли вытер слёзы рукавом. Пусть просит что угодно. Он сделает.

— Только теперь мы оба будем говорить. Обо всём. Постараемся помочь друг другу.

— Ладно, согласен, — кивнул он, выдавив слабое подобие улыбки. — Ты уже и так мне помогла.

* * * *

Билли опять не сиделось на месте. Он так выдохся, будто не с Джин поговорил, а вылез из ямы в сто километров глубиной. Но его всё не отпускала мысль, что осталось какое-то дело, да притом важное. Ещё Джин об этом сказал...

И вдруг – озарение. Женщины из магазина такие же, как Джин. Может, и они сейчас звонят непонятно куда, лишь бы выговориться. Рассказать, как их побили. Он побил.

— Вейдер, ты здесь?

— .Слушаю.

— Можно мне бумагу и ручку?

— Зачем?

— Хочу написать женщинам из винного, извиниться. Если они хоть чуть-чуть, хоть на крупицу корят себя, пусть бросают. Я один виноват, и больше никто.

— Листы и ручка будут в ящике, — коротко отозвался Вейдер и через пару секунд добавил:

— Кофе?

Билли усмехнулся, глядя в потолок.

— Да, спасибо, не откажусь.

* * * *

— Ну вот. — Растрёпанный толстяк по имени Дженовезе наполнил белый бумажный стакан дымящимся кофе. — Что думаете?

Форма охранника, в которой он встречал Билли, висела на стене. Сейчас же на нём была тёмная водолазка и мешковатые джинсы — всё такое мятое, будто он спал в одежде. На это же намекало скомканное одеяло на койке в углу кабинета, заставленного всяким оборудованием.

Рядом находились ещё двое. Первый — Даррен Сэмюэльсон из администрации губернатора — оторвал взгляд от монитора и повернулся на кресле. Его вытянутое лицо не дрогнуло.

— Неплохо. Но это ведь только один малолетний грабитель...

— Ну и почему же один-то? — колко бросил Уорден Фиск, жилистый негр с бритой головой и в тонких золотых очках. Одет он был настолько же безупречно, насколько Дженовезе — неопрятно. Стрелки на дорогих брюках резкие, прямые, под стать нраву. — Билли уже пятнадцатым по счёту кончает программу Джено. Есть ещё двое, они в процессе. — Он указал на два других монитора. — Всё записывалось, могу показать. А на Билли вы просто удачно попали. Вовремя прорыв случился.

— Ну ладно, результат и правда впечатляет, — нехотя согласился Сэмюэльсон. — И сколько же у вас неудач?

— Ни одной. — Фиск поднял руку, не давая возразить. — Да, кого попало из заключённых не берём. Все кандидаты молоды, не один раз нарушали закон, но безнадёжных нет. — Он скрестил руки на груди. — Вы же просмотрели дело Билли. Сказать, что с ним будет после двух лет — да что там, двух месяцев! — в обычной колонии?

— Статистику я знаю не хуже вашего, — устало протянул Сэмюэльсон. — Но с чего мне верить, что этот отморозок исправился?

— Ну, вообще, пока не исправился, — робко вставил Дженовезе, засовывая бумагу, ручку и стакан кофе в один из трёх маленьких ящиков у стены. Стоило закрыть дверцу, как ящик тут же открыли со стороны камеры. — Но шанс есть. Теперь он не сможет так легко вернуться к прежней жизни, потому что начнёт ставить себя на место жертвы.

— Как заложники иногда ставят себя на место похитителей?

— Ну, вроде того, — пробормотал Дженовезе, отведя глаза, и поджёг сигарету вопреки табличке "не курить". Судя по забитым до краёв пепельницам по всему кабинету, делал он это регулярно.

— Важно, что теперь он знает: у любого поступка есть последствие. И речь не о наказании, а о том, что он причинит боль невиновному человеку.

— Так цикл и прервётся. Они перестанут без конца мотаться по колониям. А это ведь уже результат? — Фиск выгнул бровь и поглядел на Дженовезе.

Тот всё ходил по кабинету, деловито посматривая в мониторы и возвращаясь к громоздкому компьютеру у стены. Дженовезе провёл здесь уже пять месяцев. Если они пройдут эту проверку, Фиск обещал сводить его в лучший ресторан города.

— Когда Джено только заявился, я его за порог выставил, — продолжил Фиск. — Нужен мне какой-то очкарик-компьютерщик! Плевать, что у него научные степени по психологии. Зачем он в тюрьме? Но день выдался скучным, и я почитал его проект. Там было над чем задуматься.

Он принялся загибать пальцы.

— Изолировать заключенного от людей и всех источников информации, кроме телевизора. Однообразием довести его до нужного состояния. Заставить изголодаться по общению, что он захочет всеми силами поддерживать контакт с первым же собеседником — то есть, с жертвой похожего преступления.

— Это мне ясно, — вмешался Сэмюэльсон. — Понимаю, что он теперь сочувствует жертвам, а не другим преступникам. Но ведь жертва эта — не человек! Картинка из компьютера!

— Заключенные об этом не знают, — тихо пояснил Дженовезе, отвернувшись от монитора. — Компьютер составляет образ жертвы отдельно для каждого. Делает её историю схожей с историей заключённого, но не настолько, чтобы тот почуял неладное. У системы всего одна цель – взломать защиту подопытного.

Он указал сигаретой на один из трёх блоков на стене.

— Эта штуковина распознаёт не только вербальные сигналы, но и физиологические. Мы отслеживаем сердечный ритм, мощность кожно-гальванической реакции, давление — датчики вшиты в одежду. Голос анализируем. Если заключённый врёт, компьютер понимает. Если раскаивается — считывает, насколько.

— Отгадайте загадку, — угрюмо начал Сэмюэльсон. — Она слепая, глухая, немая, с десятью ногами, радостно сядет в лужу, да ещё и плескаться начнёт. Это комиссия по условно-досрочному освобождению. — Он задумчиво поглядел на изображение Билли в мониторе. Светловолосый юноша, сгорбившись, в поте лица корпел за письменным столиком.

Дженовезе и Уорден Фиск с надеждой переглянулись. Скромный грант, который им выделили для запуска программы, почти весь вышел, и только Сэмюэльсон мог дать ещё денег на развитие. Либо же пустить проект ко дну.

Человек губернатора вновь повернулся к ним — лицо, как и прежде, каменное:

— Что будет дальше с этим малым?

— Через пару дней переведём его в отдельный корпус. Там он будет общаться с такими же, кто вынес для себя урок, или с психологами. Сможет учиться или даже профессию освоить. А чуть погодя разрешим ему свидания.

— А он не учует подвох, когда поговорит с остальными? — нахмурился Сэмюэльсон.

— С чего бы? — бросил Фиск. — Им предлагали участие в особой программе. Так оно и было. Каждый общался со своей "жертвой", у каждого случился прорыв.

— Ладно, но вдруг он захочет встретиться с этой, как там её?.. Джин? Попросит её приехать?

Фиск улыбнулся.

— Видеть Джин он станет всё реже и реже. А потом дела у неё как будто наладятся, и звонить будет незачем.

— Но ведь он к ней привязался. Расставание не вызовет проблем?

— Не должно. Во-первых, он сам захочет её отпустить. Во-вторых, он и с другими жертвами станет разговаривать. И тосковать по одной из них будет некогда.

Сэмюэльсон уставился на Дженовезе.

— С другими жертвами? Вы хотите, чтобы заключённые весь срок говорили с компьютером?

Глаза Дженовезе за толстыми очками округлились.

— С чего бы? Дальше Билли начнёт общаться уже с реальными жертвами. — Вздохнув, он затушил сигарету. — Бог свидетель, их в мире хватает. От помощи не откажутся.

— Даррен, слыхали выражение "отдать долг обществу"? — добавил Фиск для пущей убедительности. — И что "наказание должно быть под стать преступлению"?

Сэмюэльсон молчал.

Он вновь повернулся взглянуть на Билли: тот и не думал отрываться от письма. Это ведь не для виду, не для комиссии по условно-досрочному. Он не впитывает тюремную жестокость и насилие во всех смыслах; не звереет, лишь бы выжить. С трудом Сэмюэльсон признал: этот малый уже стал лучше.

Тюрьмы и без того забиты под завязку, а бюджет всё пустеет. От нынешней системы нет толка. В лучшем случае один из сотни выходит на свободу другим человеком. Так хотелось верить, что этот проект изменит положение. И всё же...

Билли вдруг поднял голову.

— Вейдер, ты здесь?

Дженовезе подошёл к микрофону и повернул переключатель на "Билли".

— Слушаю вас. — Из динамиков монитора его голос прозвучал искажённым и чуждым.

— Как пишется "прощения"? Через "а"?

Дженовезе — он же Вейдер для Билли — продиктовал, как писать и обернулся. Сэмюэльсон потрясённо глядел на него, не мигая.

— Другие записи я тоже посмотрю. И в тот особый корпус надо сходить. — Он перевёл глаза на сосредоточенное лицо Билли и кивнул сам себе. — Но, думаю, деньги ваши.